Телесно-эмоциональное освобождение и за его пределами
Телесно-эмоциональное освобождение (ТЭО) на практике
Мне приходилось консультировать отдельных пациентов, обратившихся ко мне как к специалисту по мануальной терапии, биомеханике и остеопатии. Эти люди не принимали участие в нашем исследовании, но полученные результаты представляют большой интерес.
Речь пойдет о 38-летней пациентке, состоящей в разводе около 10 лет. Отделение Психиатрии направило ее на обследование мышечноскелетной структуры в связи с постоянной острой болью в нижней части спины и голове. В возрасте 28 лет она подверглась вагинальной гистерэктомии по настоянию мужа, который жаловался на неудобства, причиняемые ее предменструальным синдромом и анормально обильной менструацией (menametarrhagia). Через год после проведения гистерэктомии он развелся с женой. Последующие семь лет женщина проходила курс психотерапии по поводу своего враждебного отношения к мужчинам в целом, преждевременной стерильности и вызванной психосоматическими причинами болью в голове и нижней части спины.
На первом приеме я обнаружил нарушение в положении таза, верхнем шейном и затылочном отделах.
Левая подвздошная кость была смещена назад, крестец был скручен компенсирующим образом, а аксио- атланто-оксипитальный (затылочный) отдел сдавлен. После применения остеопатической и краниосакральной терапии пациентка сообщила об исчезновении боли. (Такое чудесное «исцеление» должно вызвать подозрение у того, кто не льстит своему врачебному самолюбию. Я избавился от такого самолюбия за несколько лет до этой встречи и предчувствовал, что за первым приемом последуют другие).
Примерно через 10 дней женщина позвонила и сказала, что боли в голове и спине вернулись на 50 процентов. Она записалась на прием, который произошел через две недели после первого посещения. На повторном сеансе я использовал ту же методику, но чудесного облегчения боли не произошло. Женщина не скрывала своего гнева. Я знал, что психотерапевтам не удалось избавить ее от негативного отношения к представителям мужского пола. Пациентка обвиняла меня в симуляции и умышленном неэффективном лечении из-за тайного женоненавистничества. Выслушивать подобные обвинения неприятно, но с годами я научился не принимать их всерьез и продолжать работу.
Пациентка настаивала на проведении очередного сеанса через неделю. (Оглядываясь назад, я понимаю, что столкнулся с конфликтом, когда часть пациента стремится к Телесно-Эмоциональному Освобождению — тогда я еще ничего не знал о ТЭО — а другая часть этому сопротивляется. Эта вторая часть нередко выступает в роли мученика, который заявляет: «Оставь все как есть. Я буду оберегать тебя от мучительных воспоминаний. А обо мне не беспокойся.») На третьем сеансе женщина почувствовала незначительное улучшение, что позволило ей договориться о следующей встрече. Мне просто повезло (если можно говорить о везении), что на том сеансе присутствовал аспирант.
Пациентка лежала на спине на процедурном столе. Правой рукой я поддерживал ее левую ягодицу, пальцы находились на крестцово-подвздошном отделе. Левой рукой я мягко поднимал и опускал левую ногу женщины, чтобы оценить подвижность и функционирование крестцово-подвздошного отдела. Совершенно неожиданно левая нога пациентки согнулась в колене у бедра. Правая нога, к которой никто не притрагивался, проделала то же самое. Женщина приняла положение, как при литотимии. Я попросил аспиранта поддержать правую ногу пациентки, а сам взял ее левую ногу. (В то время мы наблюдали эмоциональное освобождение, вызванное определенным положением тела, в центре аутизма. Интуитивно я решил поддерживать ноги так же, как у детей-аутистов для приведения их в положение для эмоционального освобождения). Сразу после того, как обе ноги женщины согнулись в положении, имитирующем литотимию, мы заметили активное движение глаз под закрытыми веками. Сумочка пациентки лежала на стуле слева от процедурного стола. В следующее мгновение эта милая дама уже колотила меня своей сумочкой, обрушивая удары на голову, шею и правое плечо. Я выразил удивление и возможно, словесно пояснил свое неудовольствие — не могу в точности вспомнить. Женщина тут же объяснила, словно наблюдая происходящее со стороны, что удары предназначались хирургу-ординатору, который всем весом надавил ей на левое колено. Это создавало большую нагрузку на спину и таз. Пациентка вспоминала, что анестезиолог удерживал ее голову и шею в очень неудобном болезненном положении. Она рассказала, что все это происходило во время гистерэктомии, которая проводилась под общим наркозом.
Такой поворот событий вызвал у меня удивление. В прошлом я довольно много занимался гипнорегрессией и гипнотерапией и знал, что люди в бессознательном состоянии помнят если не все, то почти все. Мне было известно, что разговоры и все, что происходит во время хирургической операции под общим наркозом, может фиксироваться в сознании пациента. Но я всего лишь коснулся левой ягодицы и крестцово-подвздошных областей пациентки, слегка двигая ее левой ногой для определения мобильности крестцового отдела — и это послужило толчком к визуализации гистерэктомии под общим обезболивающим.
Мне хотелось издать боевой клич, но я сдержал свои эмоции и повел себя так, словно подобные происшествия были частью моей повседневной практики. Я успокаивал пациентку, уговаривал ее не сердиться на хирурга-ординатора, который был в тот момент усталым после многочасовой работы в больнице. Я старался вызвать у нее сочувствие и прощение. Защищать анестезиолога, который слишком растянул атланто-затылочный отдел пациентки и с силой надавил на верхний шейный отдел, в то время как защитные мышцы не действовали из-за введенного наркоза, было гораздо труднее. Он ввел ей в горло трубу, заговорил о том, как женщина будет жить с удаленной маткой, и мягко говоря, был невежлив. Я пытался убедить пациентку, что злоба на врача, пусть даже оправданная, вредит не ему, а ей. Эти доводы ее отчасти убедили. Повторное переживание событий в операционной закончилось — по ее желанию — так же внезапно, как началось.
Результаты исследования выполнения техник ТЭО
Я не сомневался, что причина злости этой женщины на всех мужчин очевидна. Мне казалось, что этим объяснялась беспомощность психотерапевтов, к которым обращалась моя пациентка. Переоценив свой успех, я поступал бестактно. Следующий сеанс был назначен через неделю, и я с нетерпением ожидал развития событий.
На этот раз женщина жаловалась на нервозность и невозможность сосредоточиться, хотя боли заметно утихли. Она перестала посещать психотерапевта с момента обращения ко мне (что означало четыре недели без психотерапевтической поддержки). Женщина легла на тот же стол, и тот же самый аспирант встал возле него. (Его так потрясли события прошлого сеанса, что я не смог бы удержать его от присутствия на этом сеансе, даже если бы захотел). На этот раз я предусмотрительно убедился, что никакого потенциального оружия поблизости не имеется, и мы подняли ноги пациентки в знакомое положение литотимии. (Теперь я бы не действовал столь решительно, но тогда нами двигал творческий интерес. Мы слабо представляли, что происходит, и базовые положения методики еще не были разработаны). Тело подчинялось нашим манипуляциям, и ноги приняли положение, как на гинекологических подставках. Голова женщины самостоятельно повернулась в явно неудобное, изогнутое положение, и пациентка немедленно приступила к описанию сцены в операционной как наблюдатель со стороны. Она подробно описала рассечение тканей придатков при удалении матки через влагалище.
Анатомические детали, которые упоминались в рассказе, наводили на мысли о практической деятельности или изучении хирургической анатомии в данной области.
Рассказ сопровождался движением тела, словно реагирующим на ощущения каких-то манипуляций в области малого таза. Наконец, операция была закончена. Матку положили в кювету и отправили на исследование в лабораторию. Затем женщина вспомнила, что ординатору, который сдавливал ее левое колено, было велено зашить разрез во влагалище. Она использовала слово «манжета». Пациентка вспомнила, как шел процесс накладывания швов.
Хирург не обращал на нее внимания, беседуя с медсестрой. Когда ординатор зашил разрез, тот взглянул на его работу и заметил, что она выполнена довольно небрежно. Это замечание он сопроводил репликой, что если бы позволяло время, он заставил бы ординатора все переделать. Но следующий пациент был готов к операции, и времени не было.
Женщина была вне себя от злости. Я пробовал убедить ее, что хирург просто хотел покритиковать ординатора, а швы были наложены хорошо. Такая критика ординаторов и студентов широко распространена среди хирургов и других «крутых спецов». В ответ на это пациентка рассказала, что после операции она в течение полугода лечилась от занесенной инфекции, и результаты лечения были неутешительными. В этом она видела причину развода с мужем, который заявил, что ее неспособность полноценно выполнять супружеские обязанности вынудили его искать удовлетворения на стороне. Мне хотелось показать пациентке, что такой повод для развода свидетельствовал о непрочности отношений. Я пытался ее заверить, что операция могла быть удачной, и только брошенная вскользь реплика о плохом качестве работы могла замедлить и осложнить процесс выздоровления. (Я всего лишь хотел смягчить ее гнев). И снова помогла идея, что злость на врачей за события десятилетней давности причиняют вред только самому пациенту, а не им. (Злоба — разрушающая эмоция, если постоянно продуцируется и хранится в памяти).
Через несколько недель работа с «телом» и обсуждение проблемы помогло нашей пациентке окончательно выздороветь. Она больше не обращалась к психотерапевтам. О своих переживаниях она рассказала на лекции моим студентам. После развода эта женщина не вступала в отношения с мужчинами. Утраченная чувствительность не причиняла ей уже столько расстройств.
Джон Апледжер
